В настоящее время Соединенные Штаты Америки активно участвуют в формировании нового миропорядка. Влияние этой страны на политические, экономические и культурные процессы в мире крайне значительно. В основе подходов Вашингтона к внешнеполитическим отношениям лежит представление об истории и историческом потенциале государств, с которыми он взаимодействует. Соответственно, отношение к России формируется на основании представлений, отраженных представителями американской славистики. Отсюда необходимость изучения оценочных позиций американских историков, критический подход к их исследованиям с точки зрения современных достижений российской историографии.
С первой половины XX в. американские историки проявляют все более пристальный интерес к истории России. Возможно, отчасти это отражение идей русских историков и философов, оказавшихся после Октября 1917 г. в эмиграции. Вплоть до настоящего времени американцы продолжают считать основоположником русистики в США профессора А. К. Кулиджа из Гарварда, который еще в 90-е гг. XIX в. начал читать в Гарварде лекции по русской истории. Среди его учеников были два видных слависта — Ф. А. Голдер и Р. Дж. Кернер, которые посвятили свои исследования проблеме расширения территории Российского государства. В дальнейшем эту работу продолжили другие американские историки.
Но недоступность работ многих российских историков сузила возможности зарубежных исследователей. Анализ работ современных американских историков показывает, что исследование процесса расширения территории Российского государства накладывалось на кальку процесса географического роста Соединенных Штатов Америки без учета экономических, политических и идеологических особенностей развития России. Некоторые положения, заимствованные у историков ХIХ в., уже нашли новое освещение в трудах российских и советских историков ХХ в.
Одним из первых к рассмотрению процесса дальнейшего территориального роста России (он называет это процессом превращения России в мировую империю) обратился Р. Дж. Кернер. Начиная с изучения продвижения России к Чёрному морю, Р. Дж. Кернер указывает на две причины южного направления колонизации: с одной стороны — это опасность, которая всегда исходила для русских людей с юга, а с другой — стремление к плодородным землям (1). «Это была территория жизненной стратегической и экономической важности для русских людей» (2). Отсюда — создание русским государством линий защиты. Американский историк сначала анализирует татарские шляхи, а затем переходит к описанию тех укреплённых линий, которые строило Московское государство.
В начале ХХ в. известный российский историк А. Яковлев, исследуя историю создания укрепленных линий, пришел к выводу: «Связанное своей социальной программой, сложившейся около Москвы, правительство вяло и нерешительно относится к задачам наступательной политики. Упорно цепляясь за одеревенелые формы обороны, за свою оборонительную скорлупу, надеясь больше на польё и на дубье, чем на человека, рассчитывая не разбить, а уязвить врага Москва плохо умела поддерживать могучие силы, стоявшие в авангарде народного движения далеко на юг» (2). «...Стихийное народное движение к „синему морю“ шло неуклонно, но чрезвычайно медленно — не столько вследствие недостатка сил в самом населении, сколько вследствие неуменья и организационной косности московской правительственной политики» (4). Таким образом, в отличие от Р. Дж. Кернера, А. Яковлев чётко показывает разницу в интересах государства и его населения.
«После завоевания Сибирской столицы Ермаком, — пишет американский учёный, — Москва осознала, какие ей представились возможности, не только использования области для защиты „заднего двора“ Европейской России от набегов сибирских народов, но также и для установки выгодной базы для продвижения в Азию» (5). Продвижение закреплялось строительством острогов, последовательные даты возникновения которых приводит Р. Дж. Кернер: 1586 — Тюмень, 1587 — Тобольск, 1594 — Тара, 1594 — Пелым, 1598 — Верхотурье, 1600 — Туринск, 1593 — Березов, 1595 — Обдорск... Сургут, Нарым и так далее.
Р. Пирс и Дж. Ланцев, анализируя причины процветания Строгановских владений, отмечают, что фактически посредством деятельности этой семьи Иван IV проводил политику колонизации. С одной стороны, государство фактически не несло никаких финансовых затрат, а с другой стороны, позволяя Строгановым построить городок, оборудовать его пушками и содержать гарнизон, государство ставило условие, что принимаемые на эти земли поселенцы не должны были являться уже поселившемися в Перми. В свою очередь, колонисты освобождались от любых государственных налогов и обязанностей на двадцатилетний срок. Точно так же получив многочисленные права на торговлю, соляные работы и т. п. в случае открытия какой-либо руды, серебра, меди или олова Строгановы были обязаны тут же сообщить об этом государевой казне и вести добычу ископаемых только для государства. Одновременно с этим митрополит Макарий разрешил Строгановым приглашать священников и строить церкви, что, в свою очередь, также расширяло колонию. С 1565 г. священникам Строгановской колонии было разрешено обращать в христианство татар и вогулов, выразивших на это желание. Таким образом, Строгановские поселения, которые были обязаны своим началом простому предпринимательству, в связи со своим стратегическим положением на передней линии границы стали не только передовыми постами русской колонизации, но также и существенной организацией для защиты русских земель и речных маршрутов от Сибири до Камы. Приведя множество русских поселенцев на территории вдоль рр. Камы и Чусовой, они не только открыли залежи серебра и железа вдоль р. Туры, но и отправляли за Урал своих разведчиков и исследователей. Несомненно, московское правительство видело экономические преимущества в продвижении на земли, богатые полезными ископаемыми, в которых оно крайне нуждалось. К тому же возможность применять репрессии против сибирцев без каких-либо затрат денег или людей со стороны центральной власти подталкивало её к выдаче Строгановым очередных грамот. Так, грамота от 30 марта 1574 г. подтверждала и расширяла привилегии Строгановых, побуждая их не только искать железо, олово, свинец и серу, но и одобряла агрессивную политику по отношению к сибирским татарам. Строгановым была дана власть вклиниваться между сибирскими татарами и ногайцами и занимать земли вдоль Тобола и его верхних притоков.
Б. Дмитришин считает, что к конфликту с ханом Кучумом привела экономическая деятельность семьи Строгановых в сочетании с эксплуатацией местного населения. Именно Строгановы стали инициаторами привлечения казаков для выполнения своего плана. Предприятие Строгановых было выгодным за пределами «самых диких ожиданий», и правительство отозвалось немедленно. Крепкие связи были завязаны между успешным частным предприятием и национальными интересами. Эти интересы иногда были в разладе, но большей частью они захватили в свои сети не только долгое движение через северную Азию, но и также вдоль островов Тихого океана и Северо-Американского побережья. Эта кооперация была скована беспрестанным требованием завоевания и выживания далеко за пределами горизонта, и это также заказывалось структурой социально-политической системы Российского государства (6). Б. Дмитришин подчеркивает, что теоретически царь России был землевладельцем и хозяином Сибирской колонии, простирающейся от Урала к Тихому океану. Завоевание в целом, за исключением начального набега Ермака, было предпринято от царского имени или по его приказам. Завоёванные территории администрировались его назначенцами, и туземцев принуждали давать ему клятву своей верности. Дань, которую официальные чиновники собирали с местных, и десятина, которую русские купцы и охотники платили, отправлялись непосредственно в царскую казну. Все официальные документы того времени относят Сибирскую колонию к царской вотчине. Ни основная политика, ни событие или действие не могли произойти там без его персонального одобрения или санкции. Те, кто не подчинялся его приказам, русские ли, местные ли жители, жестоко наказывались, а, те, кто подчинялся, часто получал щедрые награды (7).
Таким образом, через полтора десятка лет после смерти Ермака почти все стратегические пункты в бассейнах Оби и Томи были оккупированы и область была полностью подчинена. Одновременно с этим процессом местное население — остяки, вогулы, самоеды, татары и киргизские племена облагались пушным ясаком. Историк приходит к выводу, что начавшись как частное предприятие семьи Строгановых, рискованная затея была взята в руки государства, что закончило период рейдов и положило начало оккупации территории, создавая таким образом защиту Европейской России от набегов из Азии и одновременно выгодную и прочную базу для русской экспансии в Азию. «Это был результат планомерного движения, основанного на предыдущем национальном опыте» (8), — заключает историк. Р. Дж. Кернер, говоря о том, что государство следовало за промышленниками, сооружая остроги, чтобы руководить реками и волоками и сбором податей с местного населения.
А Б. Самнер оценивал роль государства следующим образом: «Позади и зачастую не в ладу с независимыми пионерами „frontier“, вымученно тащилось Московское правительство. Экспансия на восток от Енисея была в основном результатом местной инициативы, но за этим сразу же последовала вооружённая поддержка далёкой царской власти, методично устанавливающей посты на речных маршрутах, насаждающей свою администрацию». Рассматривая систему управления вновь занятыми землями, говоря о несовершенстве контроля, идущего из далёкой столицы в виде бесконечных потоков инструкций, сменяющихся чиновников, историк выражает удивление, что несмотря на всё это Москве удалось, по крайней мере, заложить базис правительственной организации и постепенного экономического и научного развития (9).
Государство, по его мнению, делало всё возможное, чтобы контролировать и планировать «frontier», которая долгое время была по характеру военизированной: оружие и всегда оседланные кони, были также существенны, как плуг и топор. Поселенцы, частично добровольные, частично призванные государством и различного рода служилые люди получали от государства определённые привилегии. Настойчивость Московской бюрократии и местных чиновников в сочетании с жизненной энергией и ресурсами крестьян, переселяющихся на юг, привели к тому, что лесостепь была завоевана (10). С XVI в., по мнению Б. Самнера, прогрессирующий деспотический характер царизма стал решающей и вездесущей силой. Дарение царём земли увеличивало армию землевладельцев, которые использовали её для заселения, оказываясь таким образом в тылу движущегося вперёд приграничья. Наиболее выдвинутые вперёд приграничные области находились в охотничьих угодьях отдельных пионеров, за которыми следовало государство с военными колонистами, работающими на земле, но прикреплёнными для службы к гарнизонным или полевым войскам, эти «служилые люди» со временем становились государственными крестьянами.
Дж. Харрисон считал, что после смерти Ивана IV Сибирская политика Бориса Годунова состояла в том, чтобы установить форты как стратегические тылы и затем строить стратегические укрепления около местных жителей, чтобы удержать их от заключения союзов друг с другом. Завершив завоевание Ермака и консолидировав Тобольскую территорию, Москва отказалась от своей защитной политики на восточных границах, создала базу для исследования, покорения и колонизации Сибири. Она развила основные методы покорения и в организации колониального правления. Московское государство начинало самое эпохальное в истории территориальное завоевание (11).
Двойной силе царизма и крепостничества противостояла вечная и интенсивная реакция, являвшаяся преобладающим выражением индивидуальной инициативы в колонизации — побег. Новое приграничье создавали сектанты, скрывающиеся от религиозных властей, Православной церкви так же, как и от светских властей. Большую роль в увеличении числа таких «подвижников» границы сыграл церковный раскол XVIII в. «Гулящие люди», или «бродяги», как называл их Б. Самнер, — это официальный термин для всех, кто бежал от установленного властями жизненного предназначения. Это противостояние между беглецами и государством всегда выражалось постоянными попытками властей окружить беглых, вернуть их обратно, заставить служить или другими средствами привязать к нуждам государства. С другой стороны, большинство «гулящих людей» были не слишком пригодны для оседлой жизни поселенцев, а зачастую просто бандитами и мародёрами, но именно среди них были те пионеры приграничники («frontiermen»), которые прокладывали дорогу постоянному русскому выдвижению вперёд.
Последним примером колонизации и взаимодействия принудительного с добровольным в лице государства и отдельных людей Б. Самнер считает развитие Сибири. Он пишет, что русская Сибирь вплоть до XVIII в. была почти целиком пушной колонией великой зоны хвойных лесов. Пётр I, по мнению Б. Самнера, в поисках торговых путей к Центральной Азии и полезных ископаемых выдвинул границу вперёд, установив цепь казачьих постов, чтобы контролировать кочевые грабежи, а его преемники продолжали эту работу, особенно на крайнем западе Сибири, многоводном, с хорошими черноземными землями.
Большую роль в колонизации Сибири, по мнению Б. Самнера, играла депортация.
Не ссылаясь на источник, он указывает, что между 1823 и 1881 гг. за Урал, на тяжёлый труд, в основном на шахты или строительные работы, в тюремные лагеря, дисциплинарные батальоны или просто под полицейский надзор было сослано или департировано около 700 000 человек (12). Он отмечает инновационный вклад в развитие сельского хозяйства, промышленности, науки и образования, внесённой декабристами и поляками. В то же время историк считает, что доля департированных обычно преувеличивается. Она, по его мнению, была значительной только на восток от Енисея, а в целом значительность департации была, возможно, меньше, чем в ранней истории Австралии.
Той основой, которая создала Сибирь нынешнюю, современную американскому историку, он считал неутолимый земельный голод крестьянства.
Последний поток колонистов особенно возрос в 80-90-е гг. XIX в. по инициативе государства, хотя, по мнению Б. Самнера, правительство издало гораздо больше инструкций, нежели оказало реальную поддержку переселенцам. Сравнивая Транс-Сибирскую магистраль с Канадской Пасификой, построенной на 10 лет раньше, Б. Самнер писал, что она ручей переселенцев превратила в поток, и несмотря на приливы и отливы, русско-японскую войну; население Сибири удвоилось за двадцать лет, и сибирская кооперация успешно конкурировала на английском масляном рынке. «К 1914 году все лучшие и наиболее подходящие для сельского хозяйства земли были заняты, и русский крестьянин-фермер уже угрожающе давил на пастбищные земли казахов, после восстания 1916 году, ставшими российскими» (13).
Чем глубже русские проникали в Сибирь, тем труднее становилось администрации ориенти-роваться в новых областях, и постепенно инициатива в завоевании перешла к местным властям и отдельным группам русских людей. Москва уже не могла играть ведущую роль, и вместо ее координирующего завоевания развивалось беспорядочное простое движение русских людей всегда дальше на восток. Однако это не означало, что Москва стала менее заинтересованной в получении для своего дохода выгодного пушного ясака. Государство по-прежнему настаивало на своей доле от всех завоеваний, и все завоевания шли от имени царя и для его «блага» (14).
Р. Фишер считает, что Россия была исключением среди колониальных держав XVI и XVII вв. В то время как другие колониальные державы оставляли экономическую эксплуатацию своих колоний частным предпринимателям того или другого сорта, Московское государство активно участвовало в эксплуатации сибирских ресурсов. Не удовлетворяясь получением пушных ресурсов Сибири косвенно, посредством торговли своих подданных, государство было непосредственно направлено на получение прибыли от собственной прямой торговли сибирскими мехами. Это было естественным следствием того, что сам царь являлся предпринимателем, конечно, величайшим в России, и торговля пушниной была одним из его важнейших предприятий.
Р. Фишер был убежден, что никаких различий не существовало между царем-правителем и царем-купцом. Царь полностью использовал свою политическую власть и источники государственной торговли мехами даже до учреждения монополии над определенной их частью. Отсюда государство не только участвовало в пушной торговле, но также было крупнейшим её исполнителем, поэтому ни один предприниматель или группа предпринимателей не могли рассчитывать на то, чтобы сравниться с тем масштабом, в котором государство вело свой бизнес (15). В. К. Яцунский, первым обратившийся к иссле-дованиям Р. Фишера, справедливо отмечал, что подобные утверждения достаточно рискованны (16).
Административная структура управления Сибирью рассматривается всеми представителями американской исторической школы в русле исследования Дж. Ланцева (17), которое и по сей день считается в западной историографии наиболее полным и компетентным исследованием. Дж. Ланцев исследует правительственные мероприятия по сельскохозяйственной и несельскохозяйственной колонизации Сибири.
Несмотря на то, что исследование Дж. Ланцева впервые увидело свет в 1943 г., оно неоднократно переиздавалось и по-прежнему остается основным источником по администрации Сибири для современных зарубежных историков. Подтверждением этому служит работа профессора Портлендского государственного университета и почетного члена Орегонского исторического общества Б. Дмитришина, посвященная расширению Российского государства. Деятельность российской администрации Б. Дмитришиным рассматривается в полном соответствии с работой Дж. Ланцева (18), который считал, что в начале завоевания ведущая роль в управлении принадлежала исключительно служащему дворянству, поставляющему военных чиновников, воевод и письменных голов. Позднее бюрократический элемент их московских приказов был представлен в лице дьяков и подьячих, которые заменили вторых воевод и письменных голов во главе администрации, хотя место первых воевод всегда оставалось в руках знати. Б. Дмитришин, в свою очередь, отмечает, что несмотря на огромные дистанции, отделявшие колониальных чиновников от администрации в Москве, существовало несколько рычагов, которые обеспечивали твёрдые царские тиски над всем этим регионом. Наиболее эффективным был тщательный отбор всей верхушки колониальной администрации. Назначения были недолгими, чтобы удержать чиновников от «самозакрепления». Вооружённые длинными, детальными инструкциями, воеводы предупреждались о том, чтобы действовать только в рамках предписанных ограничений, но использовать своё право судить как можно лучше для возрастания царской власти и богатства. Колониальные чиновники должны были сообщать в Москву всё наиболее важное из того, что видели, слышали или встречали. Периодически московские власти отправляли инспекторов с проверкой дел и увольнением воевод, от которых требовалось передать сменяющим их полный отчёт о своем управлении. Наконец, Москва держала крепкое владение азиатской колонией посредством распределения поставок, а также военного, сельскохозяйственного и другого персонала. В какой-то степени эти жесткие меры были не всегда необходимы, но несмотря на основания или цель, оказавшись однажды на востоке Урала, Россия или любая другая страна ощущали, что они находились на враждебной земле. Чтобы выжить, все должны были сотрудничать и защищать русские колониальные владения до смерти. Русские военные отряды периодически восставали против жестокости старших офицеров, но эти всплески никогда не достигали опасных размеров; на деле эти восстания часто прощались и люди возвращались к службе, чтобы смягчить постоянные проблемы недостатка мужчин в Сибири (19).
Б. Дмитришин с некоторыми оговорками поддерживает позицию Р. Фишера о том, что весь процесс проникновения русских в Сибирь был инициирован царем. Он пишет: «Мы не полагаем, что до 1700 года правительство в Москве было отмежёвано от процесса экспансии. Оно было глубоко вовлечено. Это было заказом социально-политической природы Московского государства. Царь являлся основным источником всей власти. Мало чего-либо важного случалось без того, чтобы он это знал или одобрял. Хотя вовлечение правительства в процесс экспансии не было ведущим. Правительство присоединилось к мероприятию, только когда стало очевидно, что изначальный натиск строгановских казаков через Урал уже был громким успехом. Впоследствии правительство ограничило свою роль собиранием львиной доли дани от туземного населения и налогами с русских предпринимателей. Оно также учредило административную машину, включавшую в себя строительство острогов для контроля и эксплуатации покоренного региона и для поддержания мира между русскими и завоёванными местными жителями. Оно также снабжало землепроходцев всем необходимым, включая оружие, и награждало их за достижения или наказывало за недостатки.
Наконец, центральное правительство спонсировало новые экспедиции, чтобы защищать другие. Инструкции чиновникам, отправляемым учреждать русское правление, содержали подробные указания: как избирать место для нового города, как строить укрепления, как поддерживать боевую готовность, как относиться к местному населению, как обеспечивать гарнизоны военными припасами и продуктами, как поселять русских колонистов и как собирать дань» (6).
Рассматривая все мероприятия российского правительства в отношении Русской Америки и завершая обзор ее продажей, Дж. Харрисон приходит к выводу: «Наконец, к первой четверти XIX в., Санкт-Петербургу стало очевидно, что истинный и главный интерес России лежал на материке Азии и что большой вопрос был не в том, как снабжать Аляску, а как поддерживать и снабжать восточную Сибирь. Это означало, что снова вопрос использования и владения Амурской долиной был первостепенным. Чтобы сконцентрироваться на этом вопросе Сибири и Амура, было желательно уйти с Американского континента, но делая это так, чтобы поместить между английскими и русскими владениями бункер дружественной власти. Отсюда решение продать Русскую Америку по смехотворно низкой цене Соединенным Штатам. Американское северотихоокеанское предприятие прекратилось в 1867 г., и Россия могла полностью обратить свое внимание на администратирование, колонизацию и защиту ее земель и „frontiers“ в Сибири и Центральной Азии» (20).
Американские исследователи также не отрицают влияния на русскую экспансию геогра-фического фактора. То, что местность, ресурсы и климат способствовали установлению направлений различных частей этого движения, считают они, неизбежно.
Р. Пирс считал, что, обогащая Россию, оккупация служила также как период опеки местных народов, направляющая их на новый курс и начинающая новые тенденции, которые парадоксально были направлены к концу иностранного правления (21).
С жёсткой критикой этой концепции выступил Дж. Моррисон, считавший, что большая часть русской территории была приобретена по другим причинам (22).
Так, очевидно, что раннее овладение Новгородом и Москвой в северо-восточной европейской России и позднейшая экспансия Москвы через Сибирь включали в себя поиски пушнины. Экспансия в южной части России веками являлась формой защиты от нападений кочевых народов. Стремление Ивана Грозного к торговле в приморских территориях Балтики и Белого моря и энергичные усилия Петра I к обретению «окна в Европу» подтверждают эту гипотезу.
Завоевание бесконечных кавказских племён, отделяющих Грузию от России, было предпринято, чтобы уберечь безопасные коммуникации. Приобретение Черноморского побережья не стало целью до XVIII в., когда правительство впервые осознало возможность и желание достижения средиземноморской торговли. Попытка овладеть тепловодным портом на Дальнем Востоке с 1890-х гг. было осознанным стремлением российских лидеров, а не тем, что иностранцы решили объяснить, как запоздалое предъявление старого векового желания. Таким образом, физическая география может рассматриваться с точки зрения серьёзного влияния на российскую экспансию, но разнообразие условий в различные периоды не даёт возможности объяснить все относящиеся к ним движения одним этим фактом.
Б. Дмитришин отмечает, что схема русской экспансии в Северную Америку в XIX в. фундаментально отличается от пересечения Северной Азии — от начала до конца всецело это рискованное путешествие к Северной Америке было задумано и организовано правительством. На протяжении всего периода правительство также спонсировало или представляло все остальные экспе-диции. Оно обеспечивало всё... включая вооружение, кредитование, разрешения, наказания и награды. Оно поставляло большую часть мужской рабочей силы и предписывало правила поведения и отношения к туземному населению. В дальнейшем правительство установило правила для избранных частных предпринимателей собирать информацию и тщательно наблюдать за деятельностью зарубежных соперников. Наконец, в 1799 г. центральное правительство предписало экспансионистские усилия Русско-Американской компании. Компания не была частным предприятием, как это ясно сегодня (23).
Предпринятый нами краткий анализ позволяет увидеть, что американские историки стремятся глубоко исследовать процесс российской колонизации, но в оценке роли государства их мнения различны, а по некоторым вопросам диаметрально противоположны.
- Kerner Robert Joseph. The urge to the sea. The course of Russian History. The role of rivers, portages, ostrogs, monasteries and furs / Robert Joseph Kerner. Berkeley and Los Angeles, 1942. P. 56.
- Там же. P. 56.
- Яковлев А. Засечная черта Московского государства в XII веке: Очерк из истории обороны южной окраины Московского государства / А. Яковлев. М., 1916. С. 285.
- Там же. С. 286.
- Kerner Robert Joseph. The urge to the sea... P. 68.
- Russian penetration to the North Pacific Ocean. 1700-1799. To Siberia and Russian America. Three centuries of Russian Eastward Expansion. Edited and translated by Basil Dmytryshyn. Vol. I. EAP. Oregon Historical society press. 1988. P. XXLLIV
- Там же. Р. XLLV.
- Там же. P. 72.
- Sumner B. H. Survey of Russian History / B. H. Sumner. New York. 1947. P. 31-32.
- Sumner B. H. Survey of Russian History. P. 44.
- Нarrison John. F. The founding of the Russian empire in Asia and America / John. F. Нarrison. Coral Gables. Univ. Of Miami press, 1971, Р. 63.
- Sumner B. H. Survey of Russian History. P. 54.
- Там же. P. 55.
- Fisher Raymond H. The Russian fur trade 1550-1700 / Raymond H. Fisher. Berkeley and Los Angeles : University of California press. 1943. Р. 34-40.
- Там же. Р. 56.
- Яцунский В. К. Изучение истории СССР в Калифорнийском ун-те США // Вопр. ист, 1946. № 5-6. С. 191.
- Там же. С. 230-234.
- Lantzeff George. Siberia in the Seventeenth Century. A Study of the Colonial Administration / George Lantzeff. Berkeley and Los Angeles : Univ. of California press, 1943. Р. 61.
- Russian penetration... Р. XLLV.
- Там же. Р. 122.
- Pierse Richard A. Russian Central Asia in colonial roul. / Richard A. Pierse. P. 304.
- Morrison John A. Russia and Warm Water: a Fallacious Generalization and its Consequences / John A. Morrison. U. S. Naval Institute, 1952. Proseeding, November. LXXVIII. Р. 69-79.
- Russian penetration... P. XХХI.
Воробьева Т. В. Американские историки о роли Российского государства в процессе колонизации // «Камчатка разными народами обитаема.»: Материалы ХХIV Крашенинник. чтений: / Упр. Культуры Администрации Камч. обл., Камч. обл. науч. б-ка им. С. П. Крашенинникова. — Петропавловск-Камчатский: Камч. обл. науч. б-ка им. С. П. Крашенинникова, 2007. — С. 42 — 47.